– Рой, – сказал он и ткнул чуть сильней. – Рой, я к тебе обращаюсь.

Застонав, тот попытался приподнять голову.

– Один мой черномазый друг просил передать тебе это. Сказал, ты поймешь, – сказал Дэвин.

Он вернулся на свое место, уничтожил еще одну пинту пива и снова закурил.

– Ты как считаешь? Теперь Рой озаботился?

Глава 19

Мы покинули бар час спустя. Дружки Роя уже вынесли его наружу и, кажется, отправили в госпиталь «Скорой помощи». Проволакивая его к дверям, они с весьма мужественным вызовом взирали на нас с Энджи, но одновременно отводили глаза от Дэвина, словно перед ними был антихрист.

Чтобы компенсировать Томми отток посетителей, Дэвин напил у него на лишние двадцать долларов.

– Широкая у тебя натура, сержант, – сказал тот. – Отныне так и будет? В неудачные для бизнеса дни я смогу рассчитывать на тебя?

– Можешь, – прохрипел Дэвин, и его мотнуло к дверям.

Мы с Энджи догнали его на улице.

– Давай-ка я тебя отвезу домой, – предложил я.

Дэвин неверными шагами пер к парковке.

– Очень тебе благодарен, Кензи, но я не хочу растерять навыков вождения.

– Не понимаю, – сказал я.

– Если мне вновь случится сесть за руль поднабравшись, я вспомню, как я это делал сегодня. – Он повернулся и двинулся к машине, пятясь задом.

Вопреки моим ожиданиям не свалившись, он добрался до своего ржавого «Камаро» и выудил из кармана ключи.

– Дэвин, – сказал я и шагнул к нему, намереваясь перехватить его.

Ухватив меня за ворот рубашки так, что костяшки пальцев уперлись мне в кадык, он сделал вместе со мной несколько шагов. Потом сказал: «Кензи... Кензи...» – и повалил меня спиной на капот. Другой рукой слегка потрепал меня по щеке. Ручищи у этого Дэвина – как грабли.

– Кензи, – повторил он, и взгляд его стал жёсток. Он медленно повел головой из стороны в сторону. – За руль сяду я. Хорошо?

Он разжал кулак и разгладил мою смятую рубаху. Улыбнулся без тени сердечности. Повернулся к своей машине и кивнул Энджи. Открыл дверцу, взгромоздился на сиденье. Со второго поворота стартера мотор заработал, машина рявкнула, обдав нас облаком выхлопных газов, и выпрыгнула на улицу. Дэвин влился в поток, подрезал «Вольво» и исчез за углом. Я поднял брови и присвистнул. Энджи пожала плечами.

Мы отправились в центр города и, отдав деньги, сопоставимые с платой за обучение на медицинском факультете, вывели со стоянки наш служебный драндулет. Энджи отконвоировала меня в гараж и, после того как «Порше» вновь обрел отчий дом, подвинулась на сиденье, уступая мне место. Я сел за руль и погнал эту кучу металлолома на колесах в сторону Кембридж-стрит.

Мы ехали по городу. Миновали то место, где Кембридж переходит в Тремонт, и площадь, где так недавно под ярким утренним солнышком валялась сломанной куклой Дженна, и останки старой Комбат-зоун, медленно, но верно умирающей от рук прогресса и расцвета порновидеопродукции. В самом деле, зачем дрочить в зале кинотеатра, если можно делать это в уюте собственной гостиной?!

Потом мы покатили по Южному Бостону, который все, кроме туристов или тех, кто поселился у нас недавно, называют просто «Юг». Мимо тянулись ряды обшарпанных трехэтажных домов, стоявших плотно, как фанаты на рок-концерте. Юг меня потрясает. Большая его часть – бедная, тесная, беспокойная и неприглядная – ничем, пожалуй, не уступит пресловутому нью-йоркскому Бронксу – грязному, скверно и скудно освещенному, заполненному злобными панками с бейсбольными битами в руках. Однажды на шествии в День святого Патрика некий очень типичный ирландский паренек с трилистником на майке повстречал кучку других ирландских юнцов с точно такими же трилистниками. Вся разница была лишь в том, что у него на майке зеленые буквы складывались в слово «Дорчестер», а у них – в слово «Юг». Разница оказалась для него роковой – его сбросили с крыши.

Мы въехали в Дорчестер, покрутились по периметру Коламбия-парка, и я затормозил у церкви. Еще на лестнице были слышны телефонные звонки. Что за день такой? На десятом звонке я успел схватить трубку:

– Кензи – Дженнаро.

Энджи хлопнулась в свое кресло, а неизвестный голос произнес:

– Не вешайте трубку. С вами будут говорить.

Я обошел стол кругом, уселся, в ответ на вопросительный взгляд Энджи пожал плечами. В этот момент трубка ожила:

– Мистер Кензи?

– Я за него.

– Я говорю с Патриком Кензи? – Мой собеседник явно не привык общаться с такими вот умниками.

– Допустим. А с кем имею честь?

– Значит, ты и есть Кензи, – произнес голос. – Как дышится?

Я глубоко, со всхлипом, вдохнул воздух и шумно выдохнул:

– Замечательно, особенно с тех пор, как я бросил курить.

– Угу-у. – Слова моего собеседника падали медленно, как кленовые листья. – Лучше бы тебе не привыкать к этому занятию. Не то втянешься – жалко будет бросать. А придется. – В его интонациях все еще ощущались тягуче-ленивые южные нотки, не уничтоженные долгими годами житья на севере.

– Ты всегда так говоришь, Сосия, или только сегодня потянуло на иносказания?

Энджи выпрямилась в кресле и подалась вперед.

– Ты еще коптишь небо, Кензи, по одной-единственной причине: нам надо с тобой обсудить кое-что. Но я могу послать кого-нибудь, и тебе сломают хребет. Важно только, чтобы ты мог шевелить языком.

Я поскреб неожиданно зачесавшуюся поясницу.

– Что же, Сосия, присылай. Проведу еще пару-тройку ампутаций. Скоро вся твоя банда останется без рук без ног.

– Легко храбриться, сидя в офисе – светло, тепло и безопасно.

– Ничего не попишешь, Марион, дела надо делать.

– Ты сидишь? – спросил он.

– Угадал.

– Сидишь в кресле возле кассетника?

Все нутро мне внезапно обжег ледяной холод.

– Ну, сиди-сиди. Только не вставай, если не хочешь увидеть, как твоя оторванная задница вылетит в окно. – Сосия хихикнул. – Счастливо оставаться, Кензи. – Он повесил трубку.

– Не шевелись, – сказал я Энджи, хотя она-то как раз могла шевелиться сколько влезет.

– Что? – Она поднялась на ноги.

В комнате ничего не взорвалась, но я все-таки здорово перетрусил. Что ж, по крайней мере, теперь мы могли быть уверены, что Сосия не заложил бомбу и под ее кресло – так, для смеху.

– Сосия сообщил, что под моим креслом – бомба.

Энджи застыла как в столбняке, превратилась в восковую фигуру, не успев опустить поднятую ногу. При слове «бомба» такое иногда случается.

– Позвонить в полицию? – выговорила она после глубокого вздоха.

Я же старался не дышать. Существует возможность, внушал я себе, что кислород, попав ко мне в легкие, усилит давление на нижние конечности и тем самым приведет к детонации. Однако не исключен иной, не менее чудовищный замысел – взрывное устройство сработает, когда давление не увеличится, а уменьшится, то есть когда я выдохну. Так или иначе, я не дышал.

– Позвони, – сказал я, и сам удивился тому, как потешно звучит голос, когда говорящий задерживает дыхание: натуральный утенок Дональд, больной простудой. Потом закрыл глаза и добавил: – Нет, постой. Сперва посмотри под креслом.

Это было старое деревянное кресло. Учительское кресло.

Энджи положила трубку. Опустилась на колени возле кресла. Все это заняло у нее довольно много времени – никому ведь не хочется оказаться нос к носу со взрывным устройством. Она засунула голову под кресло, и я услышал, как она шумно выдохнула:

– Ничего не видно.

Я снова начал было дышать, но тут же прекратил. Может быть, взрывчатка заложена в дерево.

– Посмотри, – прокрякал я. – Рама не повреждена?

– Что? – спросила Энджи. – Я не понимаю.

Зажмурившись, я выдохнул и повторил вопрос. Энджи обследовала кресло часов шесть или семь – так мне, по крайней мере, показалось – и наконец сообщила:

– Нет. – Она выползла из-под кресла и уселась на полу. – Под креслом нет бомбы, Патрик.

– Это замечательно, – улыбнулся я.