Фил кивнул и опять забился в конвульсиях, рыдания душили его. Он ударил кулаком по перилам, вцепился в них, и тут наши взгляды встретились.

– Бубба очень скучает по тебе, Фил, – сказал я.

Он задрожал.

Я повернулся и, спускаясь по ступенькам, услышал голос Дэвина:

– Эй, Фил, как, по-твоему, дать сдачи – это нормально?

Фил отвернулся. Его опять вырвало. Мы влезли в машину Дэвина. Я сел на заднее сиденье рядом с Энджи. «Камаро» – неплохой автомобиль, но с комфортом расположиться на заднем сиденье может только карлик. Но сегодня я не стал ныть. Дэвин ехал по улице, то и дело посматривая на Энджи в зеркало заднего вида.

– Думаю, во вкусах мы сойдемся. А, Оскар?

Оскар обернулся и внимательно посмотрел на Энджи:

– С ума сойти можно. С ума сойти!

Глава 29

– Войну Сосия проиграл, это однозначно, – сказал Дэвин. – Два дня он отсиживался, и за это время половина его бойцов переметнулась к «ангелам». Никто не ставил на Роланда – почем было знать, что он такой отличный тактик? Не пройдет и недели, как Мариона прихлопнут. Везет вам!

– Да, – согласился я, подумав, что все равно остается Роланд.

– А вот мне не везет, – сказал он. – Поставил не на тех и проиграл сто баксов.

– А ты ставил бы на Роланда, – сказал Оскар.

– Раньше надо было советовать, – проворчал Дэвин.

Они высадили нас у самого дома.

– Ваш район под охраной. Каждые пятнадцать минут мимо ваших окон будет проезжать патрульная машина, – сказал Оскар. – Так что можете спать спокойно.

Мы пожелали им спокойной ночи и прошли в дом. Мне звонили – автоответчик записал несколько посланий, но я не стал их слушать.

– Пива или кофе? – спросил я Энджи.

– Кофе, – сказала она.

Я пошел на кухню, включил кофеварку «Мистер Кофе», достал из холодильника несколько баночек пива и вернулся в гостиную. Она лежала на диване, свернувшись калачиком, и оттого казалась совсем маленькой, куда меньше, чем я привык ее видеть. Я пододвинул кресло, сел напротив нее и стал ждать, когда она заговорит. Дрожащими руками она поставила пепельницу на бедро и закурила.

– Будь оно неладно, это Четвертое июля, – сказала она.

– Да, досталось нам, – согласился я.

– Когда я пришла домой, то была не в лучшей форме, – сказала она.

– Знаю.

– Я хочу сказать, что готова была убить любого, кто подвернулся бы под руку, просто так, за здорово живешь. – Руки ее так дрожали, что, стряхивая сигарету, она попала мимо пепельницы и пепел упал прямо на диван. Энджи смахнула его в пепельницу и продолжила свой рассказ: – Итак, я вошла в дом, и он с ходу принялся материть меня. Мне досталось и за машину, которую мы бросили у Южного вокзала, и за то, что я не ночевала дома. И все время спрашивал, не сплю ли я с тобой. Нет, не спрашивал, а утверждал. И я подумала: вот я вернулась домой, чудом оставшись в живых, все лицо в крови – а этот ублюдок не придумал ничего оригинальнее, как приставать с дурацкими вопросами:

«Ты ведь спишь с Патом Кензи?» Боже праведный! – Она поднесла руку ко лбу, откинула с лица волосы и придержала их. – В общем, я сказала: «Отстань, Филипп!» – или что-то в этом духе и пошла себе, а он: «Крошка моя, на этот раз я так отделаю тебя, что на всю жизнь запомнишь». – Она затянулась. – Хорошенькое дельце, а? Значит, он хватает меня за руку, а я другой рукой лезу в сумочку, достаю пугач и стреляю в него. Он падает на пол, затем встает на четвереньки. И тут я ему врезала. Ногой. Он теряет равновесие и на карачках ползет из дома на крыльцо. Я стреляю ему вдогонку. Выхожу на крыльцо, смотрю на него и понимаю, что все ушло. Я хочу сказать – все, что между нами было, все чувства, которые я питала к нему, перегорели и сгинули куда-то, и я видела перед собой не мужа, а кусок дерьма, который целых двенадцать лет только то и делал, что оскорблял и унижал меня, и тут я... слегка поработала кулаками.

Насчет чувств Энджи немного заблуждалась. Они еще вернутся. Так всегда бывает, и возвращаются они, как правило, в тот момент, когда их совсем не ждешь. Никакой любви между ними, конечно же, уже не будет, но эмоции никуда не денутся, и все, что было между ними за годы супружеской жизни, будет время от времени возникать в сознании – смутные образы, окрашенные в красные, голубые, черные цвета. Забудется спальня, но сохранится в памяти постель. Я не стал ей этого говорить, она и сама скоро поймет, как все бывает на самом деле.

– Судя по тому, что я видел, поработала ты на славу, – сказал я.

Она чуть заметно улыбнулась, и непослушные волосы опять упали на глаза.

– Да, пожалуй. Поднакопилось.

– На суде оправдываться будете, – сказал я.

– Послушай, Пат, – сказала она. Энджи – единственный человек, который может обращаться ко мне «Пат», не вызывая у меня скрежета зубовного. Бывает это не часто, но в такие редкие минуты я просто млею – в ее устах мое мальчишеское имя звучит тепло и ласково.

– Да?

– Уже потом, утихомирившись, я смотрела на него, но думала о нас, как мы бежали по тому проезду, а по кварталу рыскал автомобиль, и нам от него было не уйти. Мне было страшно, но – не знаю, поймешь ли ты меня – без тебя мне было бы в тысячу раз страшнее. Мне кажется, что, когда ты со мной, мы выберемся из любой переделки, ведь так уже не раз бывало. Когда ты рядом, все сомнения покидают меня. Ты об этом знаешь?

– Еще как знаю.

Энджи улыбнулась. Она нагнула голову, и ее космы опять упали на глаза. Она начала что-то говорить.

И тут зазвонил телефон. Во мне проснулось страстное желание расстрелять эту долбаную коробку, так, чтобы она разлетелась на тысячу осколков. Я встал и со злостью схватил трубку:

– Алло!

– Кензи, это Сосия.

– Поздравляю.

– Кензи, ты должен со мной встретиться.

– Я никому ничего не должен.

– Боже мой, Кензи, если не поможешь – я мертвец.

– Ты сам-то слышишь, что говоришь, Марион?

Энджи посмотрела на меня, и я кивнул. Нежности в ее глазах как не бывало.

– Ладно, Кензи, я знаю, о чем ты там думаешь, сидя в тепле и покое. Ты думаешь: «С Сосией покончено». Но со мной не покончено. Пока. У меня еще есть время. Я доберусь до тебя, я найду тебя, где бы ты ни прятался, и прихвачу с собой в могилу. У тебя есть то, что сохранит мне жизнь. И ты отдашь это мне.

– Попробуй добраться до меня, Сосия. Посмотрим, что у тебя выйдет, – подумав, ответил я.

– Я в полумиле от твоего дома.

Это меняло дело, но я хорохорился:

– Что ж, заходи в гости. Выпьем пивка, а потом я тебя прикончу.

– Кензи, – сказал он неожиданно усталым голосом. – Мне ничего не стоит прихлопнуть и тебя, и твою напарницу, на которую ты смотришь так, будто в ней заключена загадка мироздания. Прикрывать вас больше некому. Где ваш псих с винтовкой? Нет его! Так что давай не будем.

Надежного убежища в этом мире нет, убить можно любого, стоит только захотеть. Если Сосия поставит перед собой одну-единственную задачу – уложить меня в гроб за несколько дней или даже часов до того, как он сам откинет копыта, – то своего он добьется. – Чего тебе от меня надо? – спросил я.

– Эти долбаные фотографии, старик. Они спасут нам жизнь. Я скажу Роланду, что если он убьет или меня, или тебя, или нас обоих, то эти снимочки однозначно пойдут гулять по рукам. А ему это совсем ни к чему: что же хорошего, если все узнают, что ему когда-то прочистили трубу?

Сколько благородства. Отец года.

– Где и когда? – спросил я.

– Знаешь путепровод на скоростном шоссе у станции «Коламбиа?»

Станция была в двух кварталах от моего дома.

– Знаю.

– Через полчаса. Под мостом.

– И вы оба перестанете за нами гоняться?

– Наконец-то врубился. Со мной надо жить дружно, если вообще хочешь жить. Какое-то время ты еще протянешь.

– Полчаса.

Мы пошли в собор и забрали из тайника оружие и фотографии. В подвале у пастора Драммонда был ксерокс, на котором он шлепал свои билетики благотворительной лотереи, и мы сделали копии. Оригиналы мы спрятали в том же месте и вернулись ко мне домой.