Какого счета?

То же самое отвечали ей и во всех остальных банках, в которые она обращалась. Не было у Дженны Анджелайн счета в банке, что само по себе и не ново, но зато здорово затрудняет ее поиски.

Я стал спрашивать у Энджи, не пропустила ли она какой-нибудь банк, но она подняла руку, с полным ртом произнесла: «Подожди», проглотила, вытерла рот салфеткой, сделала глоток пива и наконец ответила:

– Помнишь Билли Хоукинса?

– Разумеется, помню. – Если бы мы не смогли установить его алиби, Билли пришлось бы мотать изрядный срок в Уолпольской тюрьме.

– Так вот, он работает сейчас в «Вестерн юнион», причем как раз сидит на выдаче наличных. – Она выпрямилась на стуле, очень довольная собой.

– Ну?

– Гну! – Она явно наслаждалась.

Я взял обглоданное свиное ребрышко и почесал им ладонь.

– По моей просьбе Билли проверит, обращалась ли Дженна в какое-либо из отделений «Вестерн юнион», потому что прожить с девятнадцатого июня на двести долларов она не могла. По крайней мере, в нашем городе это еще никому не удавалось.

– И когда же он даст ответ?

– Сегодня уже поздно. Билли сказал, что его босс заподозрит неладное, если он задержится на работе слишком долго, а я позвонила за пять минут до конца рабочего дня. Завтра. Обещал связаться с нами около двенадцати.

Я кивнул. Энджи сидела на фоне темнеющего неба, на которое наложил четыре малиновых пальца закат; слабый ветерок перегнал вьющуюся прядь ее волос из-под уха на скулу. Из магнитофона за моей спиной Ван Моррисон пел о безумной любви, а мы сидели в клетушке нашей конторы в легкой истоме, вызванной тяжелой китайской снедью, душной погодой и твердой уверенностью в скором получении очередного чека. Энджи улыбнулась не без смущения, но не отвела глаза и снова принялась постукивать себя кончиком карандаша по выщербленному переднему зубу.

Не меньше пяти минут я наслаждался этой осенившей нас безмятежностью и лишь потом сказал:

– Поедем ко мне.

Продолжая улыбаться, она чуть качнула головой и поправила прядь.

– А? Будем смотреть одним глазом телевизор, болтать, вспоминать...

– В этом перечне сейчас появится постель.

– Если и появится, то вовсе не в том смысле... Ляжем и... будем разговаривать.

Она рассмеялась:

– Ага. А куда мы денем всех этих прелестных молоденьких особ, которые днюют и ночуют на коврике перед твоей дверью и обрывают твой телефон?

– Ты про кого? – спросил я как можно более невинно.

– Про кого! Донна, Бет, Келли, потом эта... с таким вот задом, потом Лорен...

– Минутку! С таким вот задом – это вы кого имеете в виду?

– Сам знаешь. Итальяночка. Ну та, которая говорит... – Голос Энджи поднялся на две октавы. – «О-о-о, Патрик, пойдем в джа-ку-у-зи... там такие пузырьки-и... О-о, как славно!»

– Джина.

– Вот-вот. Джи-на.

– Я готов отдать их всех за одну ночь с...

– Слышала, Патрик, слышала. Надеюсь, ты понимаешь, что этим не следует гордиться?

– Ну, знаешь...

Она улыбнулась:

– Патрик, ты вообразил, что влюблен в меня, потому что ни разу не видел голой...

– Неправда.

– Ну да, с тех пор, как мне исполнилось тринадцать лет, – торопливо проговорила она. – И мы решили предать тот эпизод забвению. И потом, в этом возрасте подобные вопросы воспринимаются... хм-м... несколько острее.

– Звучит как упрек.

Она перевела на меня глаза:

– Ладно, хватит об этом. Какая у нас программа на завтра?

Я пожал плечами и отпил пива из банки. Вот оно, лето – пиво было как чаёк. Ван Моррисон разделался с «безумной любовью» и завел что-то про «тайну твоих глаз».

– Дождемся звонка от Билли или сами позвоним ему после полудня.

– План недурен. – Она тоже сделала глоток и скривилась: – Холодного не осталось?

Я дотянулся до корзины для мусора, которую использовал и как холодильник, и бросил Энджи банку пива. Она вскрыла ее и пригубила.

– А что мы будем делать, когда отыщем мисс Анджелайн?

– Еще не придумал. Отыщем – придумаем.

– Ну да, ты же у нас высокий профессионал.

– И потому имею право носить оружие.

Она заметила его первая. Его тень появилась на полу, легла ей на правую щеку. Фил. Дерьмо.

Я не видел его уже три года – с того дня, как по моей милости он загремел в больницу. Выглядел он лучше, чем тогда – тогда он лежал на полу, держась за ребра, и кровь изо рта хлестала на засыпанный опилками пол, – но все равно дерьмом был, дерьмом остался. Под левым глазом у него был заметный шрам – привет от благоразумного бильярдного кия. Вроде бы я заулыбался, заметив этот шрам, а может быть, мне это показалось.

Он старался не встречаться со мной глазами. Он смотрел на нее.

– Я минут десять гудел снизу. Ты что, не слышала?

– Очень шумно на улице, и потом... – она показала на орущий кассетник, но он не взглянул на него, потому что в этом случае пришлось бы волей-неволей взглянуть на меня.

– Ты готова? – спросил он.

Она кивнула и поднялась. Залпом допила все, что еще плескалось в банке. Она не спешила, и Филу это было не слишком приятно. Должно быть, стало еще неприятней, когда она, опорожнив жестянку, швырнула ее мне, а я отбил ее в корзину.

– Два очка, – сказала она, обходя стол. – До завтра, Юз.

– Пока, – ответил я, а она взяла Фила за руку, и они двинулись к двери.

На пороге он обернулся, не выпуская ее руки, и с улыбкой поглядел на меня.

Я послал ему воздушный поцелуй.

Я слышал, как гулко гремят у них под ногами узкие ступеньки винтовой лестницы. Ван Моррисон наконец заткнулся, и в наступившей тишине на меня повеяло тоской и унынием. Я пересел в кресло Энджи, выглянул в окно и увидел их внизу. Фил садился в машину. Энджи, стоя у правой дверцы, держалась за ручку. Голова ее была опущена, и мне показалось, что она делает над собой усилие, чтобы не посмотреть вверх. Фил открыл ей дверцу, она села, и через миг автомобиль влился в густой поток других машин.

Я взглянул на магнитофон и на разбросанные вокруг него кассеты. Надо бы вытащить Моррисона и поставить что-нибудь другое. Дир Стрэйтс? Или лучше «роллингов»? Нет, Джейн Аддиктон. Нет? Ну, тогда что-нибудь из совсем другой оперы. Лэдисмит-Блек-Мамбасо или «Чифтэйнс». Я раздумывал, кого мне послушать, чтобы улучшить настроение. Я раздумывал, не взять ли мне этот кассетник и не запустить ли им через всю комнату туда, где пять минут назад стоял Фил. Где он, по-прежнему не выпуская руку Энджи, с улыбкой обернулся ко мне.

Но я не стал этого делать. Пройдет.

Все проходит. Рано или поздно все проходит.

Глава 5

Минут через пять и я вышел из церкви. Что мне там было делать? Я прошагал через пустой школьный двор, пиная носком башмака жестянку из-под пива, пролез через дыру в проволочной ограде и пересек проспект по направлению к дому. Я живу прямо напротив церкви, в сине-белом «трехпалубнике», по счастливой случайности избежавшем Божьей кары в виде алюминиевой обшивки, настигшей всех его соседей. Мой хозяин – старый венгр-крестьянин, и, чтобы научиться выговаривать его фамилию, мне потребовался год. День-деньской он мельтешит во дворе и за те пять лет, что я живу у него, сказал мне слов двести пятьдесят. Причем одних и тех же, а особенно часто повторяются два слова: «Когда заплатишь?» Старый сквалыга.

Я прошествовал к себе на третий этаж, сбросил с кофейного столика кипу поджидавших меня счетов. Поклонницы не караулили меня ни у двери, ни за дверью, зато на автоответчике было семь сообщений.

Три оставила Джина-Джакузи, и фоном служили сопение и топот, доносившиеся из студии аэробики, где она работает. Понятно – попрыгаешь, взмокнешь, тут и страсть всколыхнется.

Одно было от моей сестры Эрин из Сиэтла: «Малыш, у тебя ничего не стряслось?» Даже когда у меня будут вставные челюсти и лицо как печеное яблоко, Эрин не перестанет называть меня малышом. Еще одно оставил Бубба Роговски, осведомляясь, не хочу ли я покатать шары под пиво. Голос был пьяный, и это значило, что сегодня вечером кому-то будет устроено кровопускание. Я проигнорировал призыв. Еще кто-то – скорей всего Лорен – обещал мне много всяких неприятностей, и в этих обещаниях фигурировали ржавые ножницы и мои детородные органы. Я начал было вспоминать нашу последнюю встречу, чтобы сообразить, заслуживало ли мое поведение столь крайних мер, но тут в комнату вплыл голос Малкерна, и мне стало не до Лорен.